Да, Фанфаронова гора. Это одно из самых далеких и милых и важных воспоминаний.
Старший брат Николенька был на 6 лет старше меня. Ему было, стало быть, 10-11, когда мне
было 4 или 5, именно когда он водил нас на Фанфаронову гору. Мы в первой молодости, не
знаю, как это случилось, говорили ему "вы". Он был удивительный мальчик и потом
удивительный человек. Тургенев говорил про него очень верно, что [он] не имел только тех
недостатков, которые нужны для того, чтобы быть писателем. Он не имел главного нужного
для этого недостатка; у него не было тщеславия, ему совершенно неинтересно было, что о
нем думают люди. Качества же писателя, которые у него были, было прежде всего тонкое
художественное чутье, крайнее чувство меры, добродушный, веселый юмор,
необыкновенное, неистощимое воображение и правдивое, высоконравственное
мировоззрение, и все это без малейшего самодовольства. Воображение у него было такое,
что он мог рассказывать сказки или истории с привидениями или юмористические истории в
духе m-me Radcliff без остановки и запинки целыми часами и с такой уверенностью в
действительность рассказываемого, что забывалось, что это выдумка.
Когда он не рассказывал и не читал (он читал чрезвычайно много), он рисовал. Рисовал
он почти всегда чертей с рогами, закрученными усами, сцепляющихся в самых
разнообразных позах между собою и занятых самыми разнообразными делами. Рисунки эти
тоже были полны воображения и юмора.
Так вот он-то, когда нам с братьями было - мне 5, Митеньке 6, Сереже 7 лет, объявил
нам, что у него есть тайна, посредством которой, когда она откроется, все люди сделаются
счастливыми, не будет ни болезней, никаких неприятностей, никто ни на кого не будет
сердиться и все будут любить друг друга, все сделаются муравейными братьями. (Вероятно,
это были Моравские братья, о которых он слышал или читал, но на нашем языке это были
муравейные братья.) И я помню, что слово "муравейные" особенно нравилось, напоминая
муравьев в кочке. Мы даже устроили игру в муравейные братья, которая состояла в том, что
садились под стулья, загораживали их ящиками, завешивали платками и сидели там в
темноте, прижимаясь друг к другу. Я, помню, испытывал особенное чувство любви и
умиления и очень любил эту игру.
Муравейное братство было открыто нам, но главная тайна о том, как сделать, чтобы все
люди не знали никаких несчастий, никогда не ссорились и не сердились, а были бы
постоянно счастливы, эта тайна была, как он нам говорил, написана им на зеленой палочке, и
палочка эта зарыта у дороги, на краю оврага старого Заказа, в том месте, в котором я, так как
надо же где-нибудь зарыть мой труп, просил в память Николеньки закопать меня. Кроме
этой палочки, была еще какая-то Фанфаронова гора, на которую, он говорил, что может
ввести нас, если только мы исполним все положенные для того условия. Условия были, во-
первых, стать в угол и не думать о белом медведе. Помню, как я становился в угол и
старался, но никак не мог не думать о белом медведе. Второе условие я не помню, какое-то
очень трудное... пройти, не оступившись, по щелке между половицами, и третье легкое: в
продолжение года не видать зайца, все равно, живого, или мертвого, или жареного. Потом
надо поклясться никому не открывать этих тайн.
Тот, кто исполнит эти условия, и еще другие, более трудные, которые он откроет после,
того одно желание, какое бы оно ни было, будет исполнено. Мы должны были сказать наши
желания. Сережа пожелал уметь лепить лошадей и кур из воска, Митенька пожелал уметь
рисовать всякие вещи, как живописец, в большом виде. Я же ничего не мог придумать, кроме
того, чтобы уметь рисовать в малом виде. Все это, как это бывает у детей, очень скоро
забылось, и никто не дошел на Фанфаронову гору, но помню ту таинственную важность, с
которой Николенька посвящал нас в эти тайны, и наше уважение и трепет перед теми
удивительными вещами, которые нам открывались.
В особенности же оставило во мне сильное впечатление муравейное братство и
таинственная зеленая палочка, связывавшаяся с ним и долженствующая осчастливить всех
людей. Как теперь я думаю, Николенька, вероятно, прочел или наслушался о масонах, об их
стремлении к осчастливлению человечества, о таинственных обрядах приема в их орден,
вероятно, слышал о Моравских братьях и соединил все это в одно в своем живом
воображении и любви к людям, к доброте, придумал все эти истории и сам радовался им и
морочил ими нас.
Идеал муравейных братьев, льнущих любовно друг к другу, только не под двумя
креслами, завешанными платками, а под всем небесным сводом всех людей мира, остался
для меня тот же. И как я тогда верил, что есть та зеленая палочка, на которой написано то,
что должно уничтожить все зло в людях и дать им великое благо, так я верю и теперь, что
есть эта истина и что будет она открыта людям и даст им то, что она обещает.
